Гуляния с Мелким

   Мелкий вышел со двора и уверенно потянул налево. Десять лет ходим одним и тем же маршрутом - со двора и сразу направо.  Отметиться возле живой изгороди, обоссать переднее колесо мотоцикла полицейского из третьей квартиры, далее по всем  контрольным точкам. Но сегодня....

   - Чтобы минимизировать возмущения земной оси, - пояснил Мелкий и с треском внюхался на пол корпуса в стену шестого дома.

   - Зачем?  - удивился я, обращаясь к обрубку хвоста, торчащего из стены, - Раньше, вроде, не мешали, этой самой оси. 

   Мелкий вынырнул весь перемазанный пылью и с окурком сигареты "парламент" приклеившимся к передней левой лапе.

    "Не знаю..." - посмотрел он на меня и снова вернулся к своим занятиям.  

   По  небу,  плавно огибая легкие облака, летела женщина-виолончель.  И вовсе не кверху ногами, как я думал. Одной рукой она придерживала шляпку, во второй же у нее был корзинка с чем-то розовым. Легкий ветерок развевал воздушный шарфик. Нас с Мелким она не видела и, возможно по этому, загадочно улыбалась, глядя туда, где вот-вот должно было бы появиться солнце.

  - А ты в курсе, что Бога больше нет? - серьезно спросил Мелкий стряхивая пыль со своего загривка.

  - Я его никогда не понимал,  - неожиданно для себя признался я, - хотя и не знаю, зачем.
  
- Ему не нужно было, видать,  - зевнул Мелкий. 

  А кому... - задал, было, я дурацкий вопрос,  но спохватившись, забубнил поскорее, чтобы Мелкий уж совсем меня за идиота считать не начал, - Ты... Давай-давай,  пойдем уж, скоро рассвет, вон , смотри -  утренние женщины уже летают, вон там...

    Память Мелкого длиннее памяти золотой рыбки раза в два, примерно, и он, забыв о Боге,  смотрел вслед женщине-виолончели, махнувшей, было,  нам рукой, но шляпка,  почувствовав волю, рванулась и полетела  куда-то вбок, а за ней и кинулась и женщина. Из ее корзинки на улицу сыпались недосмотренные сны перевязанные розовыми ленточками.

    Утренняя газета, дремавшая до этого времени у меня подмышкой неожиданно встрепенулась и, забившись перепуганной птицей, вырвалась на свободу. Громко каркнув, газета,  шлепнувшись на ветку цветущей жакаранды просевшую под её весом, нагло подмигнула мне левым глазом премьер-министра.   

  И мы махнув рукой на все пошли домой, не дожидаясь восхода солнца.

Да и ну его если Бога, все равно, уже нет.

Улыбка

    Глаза Олежи  были огромных размеров.  Казалось, еще чуть-чуть побольше и перед тобой было бы лицо пришельца, как их изображают в комиксах.  Да еще и с таким же, как в кино, мультяшным разрезом.   А еще они  были  необычайно насыщенного синего цвета , какого я больше, пожалуй, и не встречал никогда.  Рот у него был, что называется  – лягушачий.  А еще у него были  кудрявые, черного цвета волосы, которые ему никогда не удавалось нормально расчесать отчего они  вечно выглядели растрепанным вороньим гнездом. Сам-то он, при этом  был весьма тощ и не высок.

   Улыбался Олежа все время. Ну,  характер у него был такой, что поделать.  Читает он учебник по дифурам, а у самого  рот до ушей. Девушка у него была такая же голубоглазая и улыбчивая, так что парочкой  они были  такой, что при их виде у всех окружающих непроизвольно появлялись улыбки.  Прохожие -то от улыбок, спохватившись, избавлялись, а он так и ходил, приводя в замешательство ни в чем неповинных прохожих.

   Как-то раз ехали с вечеринки, на которой гуляли нашей группой. Вот уже и дочь, прочтя последний мой экзерсис на псевдоисторические темы, не выдержала,  – "Что-то,  папенька, воля ваша, но о чем бы ты не писал, а все одно о пьянке получается." 

    Ну да, из слов песни не выкинешь, чего уж там таить,  пили, пьем и будем пить, как говаривал один достопочтенный клоп. Я бы может и рад бы сказать, что следующая история произошла без участия горячительных напитков, да тогда и историю эту будет не история, а вранье одно. 

  Надулись мы на той вечеринке нехило, вобщем-то.  Но то, что мне дробина(условно говоря), то для Олежи оказалось - смерть.  Залезть в автобус нам удалось не сразу. Олежу нам пришлось  втащить под руки и прислонить к заднем окну.  Благо задняя площадка в автобусе была почти пуста.

     Кроме нас, веселых и хмельных там стояла весьма вельможная пара. Год был, по моему,  восьмидесятый.  Но, это не особо важно.  Это я к тому, что графьёв по тем временам не много было. А уж встретить их сиятельств в автобусе....  Не буду скрывать, сам  факт проезда на автобусе жестоко ранил их самомнение. О чем мужик, благоухающий каким-то заморским парфюмом, который мы ощущали даже сквозь наш свежий водочный выхлоп, неустанно вещал на протяжении пары остановок.

   Дамочка была ему под стать. Всем своим видом выражение презрения к плебсу, с которым она, несчастная, вынуждена сосуществовать в одном замкнутом пространстве, она страдала. До явственно видимой мигрени.  Она согласно кивала головой на сентенции спутника, по поводу нынешней молодежи(читай – быдла), которая не только вести себя не умеет, так еще и  имеет наглость своим видом оскорблять  приличных граждан своим присутствием с ними в одном... автобусе!  

    Нас это в конце концов  привлекло  и мы стали поддерживать из запал репликами.  Ну, что бы беседа не заглохла в самый интересный момент: ехать то нам было еще далеко, а такого развлечения иди поищи!

   Олежа долго мучился от того, что народ собачится в такой замечательный вечер, когда все вокруг так замечательно и люди вокруг такие замечательные и автобус такой  прекрасный и даже кондукторша,  и та, просто чудесный  человек, каким бы противоестественным не было это предположение...

    И вот улучшив момент, когда мы переключили все свое внимание на мужика и тем самым ослабили свое внимание к нему, Олежа утерявший оковы, оторвался  от поручней на которых висел, в два шага пересек площадку и ослепительно улыбнувшись, сделал единственное на что он был способен в тот момент -  нежно взяв мужика за голову поцеловал его взасос и повернувшись к нам со счастливой улыбкой во все лицо, как бы говоря – "Ну, теперь то будет мир!"  - рухнул нам на руки.

    Как мы его поймали в том состоянии – не спрашивайте! Хохот в автобусе стоял жуткий. Ржали все – мы, вольные и невольные зрители, ржала как лошадь кондукторша, даже из кабины водителя, казалось, доносится хохот...

  Не ржали только три человека. Блаженно  улыбавшийся своей замечательной улыбкой Олежа, преисполненный чувством выполненного долга.  Мужик-зануда, покрывшийся багровыми пятнами. Ну, и, натурально, не смеялась его спутница.

    Но тут надо сказать, что это наверное была единственная ситуация, вспоминая о которой  я сожалею, что лишен дара романиста...

     На лице "графини"  было написано такое, что я думаю, что приличный писатель настрочил бы том в десять сантиметров толщиной, что бы описать его выражение.  Я нисколько не преувеличиваю,  поверьте.

   Там была, по крайней мере, «Анна Каренина»  и еще много чего  того, что я, восхищенный в тот момент, такой полнотой чувств, распознать не смог, хотя и прочитывал мелькавшие фразы из  известных мне романов. Но вот паровоз разнес в клочья тряпичную куклу валявшуюся на рельсах и  исчез в клубах пара.  И тетка вдруг улыбнулась. Она улыбалась замечательной улыбкой.  Под стать олежиной.

 Автобус, лязгнув, остановился и багровый мужик схватив спутницу и хрипя что-то невнятное поволок ее к выходу. Тетка молча вырвала руку у онемевшего от удивления мужика  и подойдя к нам громко чмокнув Олежу.  Улыбнулась, и проведя рукой по его шевелюре вышла. Автобус поддержал наши приветственные выкрики аплодисментами.  

   В общем, когда на следующий день мы рассказали Олеже  о его подвиге он нам не поверил, да мы собственно и не настаивали особо, черт его знает, а вдруг и нам это почудилось - уж больно чудная история приключилась с нами в том автобусе, кому  расскажи  не поверят ни за что.

  Ну,  кто, кто  поверит в историю в которой кондукторша – смеялась,а? Вот, то-то же!  

Из искры...

 Первый раз мне прихватило спину, когда нам привезли новый компьютер. Нет, по настоящему прихватило. Так, когда многоопытные уже старшие товарищи хищно ухмыляясь говорят сакраментальное: "Добро пожаловать в клуб", а ты неожиданно понимаешь, что все что было раньше - цветочки и пути назад уже нет. 

  

   Я тогда  начальником отдела программирования на нашем ВЦ служил. Ну, и натурально переел нытьем плешь всем начальникам разом взятым. Мол, скорее бы!  Ужо сил никаких нет со старым компьютером, особенно, когда новый уже месяц как на складах валяется.

  

   Ну, вот, наконец, взобравшиеся на стены, а некоторые даже на потолок, начальники подписали все бумажки. Расторопный зам начальника заказал грузовики, подъемный кран. Назначено все это было на утро понедельника.

  А, ну да, я совсем забыл объяснить, что компьютер был "ЕС-1036"  Весил он тон тридцать, наверное, и был расфасован во множество ящиков в рост человека высотой.  В то время у нас на ВЦ мужиков было, человек, десять от силы.

  В ночь, перед привозкой вожделенного металлолома, я долго вертелся, пытаясь заснуть, но блестящие перспективы, раскрывавшиеся передо мной  не давали мне угомониться.

   Проснулся я от того, что стою, не лежу, даже не сижу, а, именно, стою в кровати  оттопырив одну руку слегка назад, а другую по ленински в сторону ночного окна и завываю тоненьким голоском -У-у-у-уй.....

   Попытки лечь ни к чему не привели.  Я, было, сел с размаху, для пробы, да тут же взлетел обратно как ошпаренный. Опыт-то он потом приходит. Сын ошибок трудных, да.  А поначалу даже как правильно чихнуть не знаешь. Чихаешь себе беспечно и рассыпаешься искрами и соплями во все стороны одновременно. 

 Я доплелся до ВЦ уже со справкой в руках, жутко воняя какой-то мазью, которой меня унавозили в поликлинике  и освещая себе путь в темноте  искрами из глазах. Во дворе уже стоял караван машин с нашим компьютером.

   Комитет по встрече компьютера осмотрел меня со всех сторон и подивившись моему виду, поставил  у входа.  Как вешалку в вестибюле. Заодно, чтобы запах на сквозняке не так в нос шибал. Васька с трудом воткнул мне в одну руку фанерку с прикрепленным к ней списком ящиков, а в другую карандаш.  Привезенное вычеркивать. Я и вычеркивал. Ящика три успел вычеркнуть,  пока меня не отослали домой, заявив, что от меня один вред. Не уточнив, впрочем, что имеют в виду. 

  Второй раз, сопоставимо по эффекту, меня припутало, когда родители собрались отбыть из Белоруссии в Израиль.  Мы же жили в восточной Сибири. Я с семьей и брат с семьей. 

   Получив от родителей известие о принятом ими решении, мы с братом кинулись собираться в дорогу- проводить. Когда еще увидимся.

    За пару часов до отхода поезда жена, остающаяся с детьми дома, вдруг!  вспомнила: дома картошки нет!  А поездка на две недели, по крайней мере. А она мне уже две недели, а я....  Я схватил санки и мы с братом шумно и не по делу ругаясь, понеслись на ВЦ, в подвале которого хранились стратегические запасы картошки, поглядывая на часы - успеем к скорому поезду или придется на кошмарном Харьков-Владивосток пилить?

   Залетев в подвал, я неутомимо ругая советские железные дороги в общем, станцию Зима в частности и лично тов. Кагановича за все разом, ловким движение подхватил стоявший в углу куль. Брат так и не смог отобрать его у меня. Как ни старался. Тогда он принялся уговаривать меня, мол, отдай добром! Я сначала его, а потом тебя...  

  Он выволок меня, вцепившегося в мешок мертвой хваткой, да так и погрузил скульптурную композицию на санки. Я верхом на куле картошки. Народ и партия едины. Как-то так.  

    Когда он, совершенно взмыленный, притаранил санки с грузом к нашему подъезду, я, в очередной раз, с них свалился.  Но брат, в отличии от предыдущего десятка раз, не стал уже меня поднимать. Видимо, надоело. Он ловким движением выдрал, таки,  у меня из рук мешок и попер его на четвертый этаж, оставив меня валяться перед подъездом.  Ну, кто на меня такого позариться.

   Выскочившая на шум соседка, наш местный шапокляк, воссияв, немедленно ринулась к моей жене. Она уже явно представляла, как  насладится вытянувшимся её вытянувшимся лицом, когда она, миссис Бдительность Нашего Подъезда сообщит, что я так нажрался, так нажрался! Что валяюсь, как свинья, перед подъездом не пройти не проехать!   Увы, счастье ей в этот день не светило. 

   Трое с половиной суток до Москвы. Ровно трое с половиной суток братец выбивал из меня остатки духа, под предлогом, что он, якобы, делает мне массаж.  В промежутках между экзекуциями мы пили убогий индийский растворимый кофе в пакетиках. Единственная наша попутчица, каждый раз бледнела лицом и выходила из купе. Проехав Ярославль, она наконец-то раскололась:  

 -   У меня аллергия на кофе,

 -  Что же ты молчала? Обалдели мы,   

 -  Да как-то неудобно было...

  Такие вот интеллигенты в те времена встречались в поездах. 

 Когда мы добрались до Москвы, я, не взирая на перенесенные издевательства, уже мог слегка передвигаться самостоятельно. Хотя окружающее воспринимал еще не очень адекватно.

 - А пойдем Ленинградский вокзал посмотрим.  Красивый, говорят.  Один черт делать нечего, - предложил коварный брат.

-  Пойдем - промямлил никакой я.

    Мы зашли в пустынный, отчего-то зал Ленинградского вокзала и остановились по середине.    Я кутался в крытый полушубок на два размера больше моего, был дик бородой и взглядом. Ко мне танцующей походкой подкатила девица, весьма не хило одетая в  меха с ног до головы, и счастливо улыбаясь протароторила, 

  - Не желаете....бу-бу-бу....   дальше совсем неразборчиво.  

  - А? Что? -  Переспросил я дергая бородой и выпучивая глаза в тщетной попытке понять чего это она мне втолковывает?  

   Форест Гамп, по сравнению со мной, интеллектуал.  Братец закатился в жизнерадостном ржании, так, что даже весьма удаленный от места событий мент, вдруг обратил на нас внимание. Девица, посмотрев на нас квадратными глазами, вдруг слиняла, а коварный братец, утирая слезы спросил, 

   - Ты хоть понял, что она сказала? - И видя, что я так и не въехал, пояснил – Она тебе сексуальные услуги по сходной цене предложила. 

    Тут уж и я не выдержал и заискрил...

Старый морской волк

      Отвечая на вопрос воспитательницы, - А кем вы, дети, будете, когда станете взрослыми?  - Вся наша подготовительная группа разделилась на две, неравные части: большая часть заявила, что они, несомненно, будут космонавтами, меньшая,  более прагматичная, заявила, что они будут шоферами - дальнобойщиками.

   Но, как всегда, нашелся один отщепенец, который на прямой и всем ясный вопрос, кем ты желаешь стать,  ответил не уставным образом,

 -  Я хочу быть Старым Морским Волком! - нагло заявил я.  Шутка вызвало в группе дружный смех. 

   - Да такой профессии и нету вовсе, - насупившись, обиделась воспиталка, - что еще за глупость ты выдумал?

    Что на меня тогда повлияло – я сейчас и не помню.  То ли шедшее в клубе кино “Алые паруса” (ах, Ассоль! ), то ли “Человек-амфибия” (“ Эй, моряк, ты слишком долго плавал, я тебя успела позабыть...”) или , вовсе уж, взрослый фильм “Путь к причалу”.  По крайней мере, мужественную песню из него, я весьма уважал, затягивая ее при любой возможности, на радость окружающим собакам. Особенно мне в ней нравились звук морских склянок в начале и художественный свист “...уйду с дороги таков закон - третий должен уйти...”

    Так меня и мучила эта идея, то угасая слегка, то разгораясь ясным огнем, изводя ни в чем неповинных родителей.  Для нашего дальневосточного поселка быть моряком -достаточно обычное желание.  Правда, попасть на настоящее судно мне все никак не приходилось.

   И вот – случилось!  Когда мне исполнилось тринадцать, мама купила билеты на круиз “По морям и землям Дальнего Востока”  на самый настоящий теплоход. 

   Самое время  признаться в маленьком дефекте моего организма: я укачивался. То есть, укачивался абсолютно, вмат, влежку. Мне хватало проехать на автобусе пару остановок, как я вылазил из него зеленея на зависть молодой траве. Ежегодные поездки к бабушке в Уссурийск, каких-то пятьсот километров – был долго незабываемым кошмаром и по прибытию я неделю приходил в себя. Мои мечтания о дальних странах перебивались в моем сознании более реалистическими картинками.  Что мой обессиленный организм  вывешивают в виде коврика на борт, дабы проветрить и потом ссаживают меня из милости на ближайшем необитаемом острове, потому, что команда не в силах более переносить мой жуткий вид и выслушивать мои душераздирающие призывы убить меня, дабы положить конец моим страданиям.

    Но тут я даже не задумался над такой мелочью, как же я буду целый месяц качаться день и ночь по волнам... Ради исполнения мечты - я был готов на все.

   Поездка оказалась просто фантастической, во первых: я почему-то не укачивался. Вот не укачивался и все тут. 

   Во вторых и далее: Я облазил весь теплоход и боцман, был, кажется, готов спихнуть меня за борт при первой представившейся возможности – до того ему надоело вытаскивать меня из самых разных уголков судна, вовсе не предназначенных для праздношатающейся публики.

   Мы были на Камчатке и я мужественно окунался в какой-то мутный бассейн на Паратунке, что в долине гейзеров.

   Мы были на куче Курильских островов, где я, проклиная все, заполз на самый настоящий вулкан и лично плюнул в озеро в его кратере, выслушав заодно рассказ о неосторожных туристах сварившихся заживо в этом озере от случайного выброса полусонного вулкана.

     На одном из островов я был укушен комаром. Нет, вы не поняли: я был укушен КОМАРОМ.

     Стою я значить на каком-то острове, не помню уж и каком, наслаждаюсь просто сказочной природой, и вдруг, одиноко стоящая тетка, начинает пучить глаза и тыкать пальцем куда-то мне за спину и издавать странные звуки. Я обернулся и, посмотрев в указанном направлении, тоже обомлел. Прямо на меня летело звено комаров. Ведущий и два ведомых. Размером они были, кажется, с собаку каждый.  Доносившееся да наших ушей низкое гудение, более пристало бы каким-нибудь фронтовым истребителям, чем банальным комарам. Пролетая мимо меня, ведущий, не останавливаясь, сходу, засветил мне в лоб так, что я шлепнулся на зад, потирая огромную шишку, мгновенно вскочившую у меня на лбу. Комары, даже и не подумав изменить свой курс, скрылись за горизонтом. Курилы, мать их!

     На одном из островов меня вдруг приспичило во время экскурсии, куда-то в некуда, пописать и я убрел как одинокий осел по тропинке в сторону от группы. Каких-то десять шагов. Там, возле деревянного щита, закрывавшего отчего-то вход в пещеру,  меня и повязали погранцы. Их лейтенант битый час интересовался, что же это я там вынюхиваю возле секретного объекта. На мои расспросы, что это за объект, который я и не заметил, он не отвечал, а лишь снова и снова выслушивал, с видимым интересом, мой рассказ: видимо ожидал, что я начну путаться в показаниях. Потом, с видимым сожалениям, отдали меня группе, митинговавшей возле ворот погранзаставы. Граница, мать ее!

   В общем, я уже почти убедился в правильности своих мечтаний и даже  выработал походку морского волка, как случился шторм.

    А тут по судовой трансляции объявляют, что в кают компании начинается показ х/ф “ Перстень с печаткой”. Я пошел. Нет, я помчался! Шторм шесть баллов.  Я уже уверовался в своих силах. Фильм длиннющий, около трех часов. А шторм мослал корабль так, что я сидел, крепко вцепившись в кресло, дабы меня не унесло прямо в экран. И вот, когда я, борясь с нешуточной к тому моменту тошнотой, праздновал победу над собственным недостатком, мой сосед слева, тощий пацан лет десяти отроду, изобразил того самого льва, пасть которого раздирал Самсон в Петергофе. Когда он перестал фонтанировать, я лишь крепче вцепился в кресло, на котором сидел, и поклялся не уйти недосмотрев!  Тем более, что уже и фильм подошел к концу - еще несколько минут и...   В месте с финальными титрами, которых я дожидался, финт с фонтаном повторила девочка с бантом, сидевшая справа от меня.

   Я стартовал, как ошпаренный. Все выходы на палубу в связи со штормом задраены. Я несся через весь корабль, стремясь к каюте медика. Не добежав совсем немного я понял, что уже все...  В мгновения ока я отдраил выход на палубу и даже успел высунуть туда одну ногу.

  - Аа-ах!- ревел я пароходной сиреной.

  -  Ух, ты! - удивлялось в ответ Охотское море смывая мои извержения...

    Попугав всласть ни в чем не повинное море, я втянул свою ногу внутрь. Боцман, с большим интересом наблюдавший за матчем века “Нестрашный Му – Охотское море”,  покачал головой,  – Иди вниз, я тут все сам сделаю. 

   

    И я пошел.

   На утро, я вдруг понял, что не смотря на продолжающийся шторм, меня ничуть не укачивает. Совсем. Нисколько. 

     Никогда в жизни я с тех пор не укачивался, ни при каких условиях. Проклятый недостаток, так изводивший меня в детстве покинул меня.  Желание стать моряком - тоже. 

Вот так мне и не привелось стать Старым Морским Волком. Даже и не знаю, к добру ли это? 

Про любовь

   "...до этого у меня тоже “Илеть” была, но, с пол-года тому назад, я вот -  “Электроникой” обзавелся. Ноль ноль первой.  В комплекте с моей радостью - S90!" 

     Он с гордостью погладил колонку и махнул стопку водки. Мы с Шурой решительно поддержали.

   "А, вообще-то, он мне очень помог, агрегат этот, в свое время. Завелась у меня соседка сверху. Вообще-то мне по фигу, кто там живет и чем там занимается, но эта падлюка взялась меня изводить. Притом, в самой извращенной форме! Она Пугачеву, видите ли, слушает. Нет, вы внатуре не въезжаете:  она же одну и ту песню по кругу гоняет. “ ...без тибе мине грести одним крылом.... “  ну и так далее. Так по кругу и гребет. Целый  день напролет. Я уже на стенки лезть начал! 

  Тут он махнул еще стопку, и снова не дожидаясь нас. Он вообще был немного дерганным. Крепкий мужик, лет тридцати с небольшим. На правой руке небольшая татуировка. Он, вообще, был довольно странным. У него был черный пояс по каратэ. "Секции позакрывали, идиоты!" - Размахивал он руками,- "Ага, официально - да, а неофициально, как занимались, так и занимаемся, форму-то надо поддерживать. Да и интерес у молодых вырос в разы, не знаю уже как отбиваться" При всем этом личностью он был  весьма продвинутой, судя по его книжным полкам набитым зачитанными книгами, за многие из которых я мог и убить! Да и музыкальная его коллекция заслуживала всяческое мое уважение. 

     Собственно через эту свою продвинутость он и пострадал в свое время. Был ментом и что-то там происходило. То ли по честному делился с коллегами “экспроприированным” не хотел, а то ли и вовсе не делился, но срок ему вкатали нехилый. Сидел он, хотя и был ментом,  в нашей зоне. Наша зона  - зона строгого режима, в которой сидели те, у кого срок был не меньше чирика, через дорогу от нашей общаги. Четные номера - университетская общага, нечетные -  зона строгого режима.  У зэков было развлечение - переписываться с нашими девицами. Летом они загорали на крыше цеха и сигаретными пачками писали в воздухе слова. Девицы - им в ответ. Одна даже замуж вышла за зека, было дел. Прямо там в зоне их и расписали.  Отсидел немного и вернулся в, почему-то, не реквизированную квартиру. В общем, сплошной сюр. Про зону он не  особо распространялся, сказал только, что карате ему изрядно помогло. 

  ...Короче, я совсем взбесился! Не пожалел пленки, благо дело закупился недавно хромом. Целый вечер отбирал особо забоистые хард-роковые отрывки. Склеил отобранной в кольцо. Сходил к другану  - взял у него  усилок с колонками ненадолго,  с чисто воспитательными целями - он меня понял. Колонки, блядь, совсем неподъемные, басовые. Мы с ним на пару часа два корячились, пока  колонки к потолку мордами не присобачили. Распорки там, всякие, то, да се. Закрепил все бьющееся. Врубил музон на всю катушки и ушел погулять. Ты давай, наливай у нас еще много. Ну, за нас! В общем, сходил я в кино, скушал, культурно так, мороженное-пломбир и иду себе домой никого не трогаю. Ляпота, день, сука,  прекрасный, солнечный...

    Перед подъездом – скульптурная группа. Штук пять нахохлившихся теток на скамейках разместились и молчат. Явно ждут чего-то.  Среди них моя соседка слева – старая боевая подруга Люська. Среди этой композиции одна, не  поверите, такая фемина... Обнять и плакать! Я иду себе и на эту фемину глядючи слюной обвешался как боксер паршивый... Только подумал, что надо срочно Люську допросить - кто такая и откуда, как эта падлюка Люська и говорит – “ага, он, мол и есть”.  Встает та фемина-неземная-краса, берет, лежавшую рядом с ней, здоровенную деревянную (слава богу!) скалку и со все дури фигачит ею мне в лоб. Я от неожиданности на задницу-то и  сел. Она размахивается еще раз, а я, ну, чисто рефлекторно, уклонился, да маваши гири и провел... 

   Тут на нас тетки гурьбой и кинулись. Ну вы сами понимаете когда тетки ввязываются в драчку – все, тушите свет. Так, а почему у нас снова пусто в стаканах? Короче, познакомились.  Она-то и оказалась той самой гадюкой с этажа выше. Скучно ей целыми днями было одной дома сидеть, вот она и развлекалась музыкой, ага. Неделю потом из дома выйти не могла с таким фингалом. Я ей за хлебом бегал:  муж-шоферюга, как всегда, в рейсе где-то был. Потом, муж за порог, она по батарее “стук-стук” - я через балкон и к ней.

 - И так на мужа ни разу и не нарывался ? – не поверил я.

 - Было дело, - загрустил он, - один раз я ...

   В этот момент по батарее постучали “стук-стук”.  Он оживился и выдув стакан водки в один глоток сказал:

  – Все, мужики, дальше без меня. Будите уходить – дверь захлопните, а завтра подползайте - я вам про мужа расскажу, да заодно опохмелимся.

  И полез через балкон. 

    На следующий день Шура уехал в отпуск, собственно это мы и обмывали, а я не смог придти, так, как не мог вспомнить, где это мы были вчера, помню, только, что друг этот был каким-то Шуриным знакомым. Даже имя его так и не смог вспомнить. А может и не было никакого друга вовсе? Теперь иди разбери. И главное, я так и не успел выяснить - почему он к ней через балкон-то лазил? Неужели муж-шоферюга свою благоверную за неимением пояса верности на ключ запирал? 

Неумение молчать

   Было дело, было. Находясь в сумеречном состоянии разума, или, что там у меня было в тот момент, не помню – давно было, скорее всего ничего не было, но решил я, что факультет на который я поступил сразу после школы – мне совершенно не интересен, и я, проучившись семестр, хлопнул дверью и сказал – нафик!

   До лета я решил поработать, а там, как получится: исхитрится армия меня захомутать – пойду в армию, не получиться – поеду поступать на тот факультет, который мне казался на тот момент именно тем самым, без которого я жить не могу. Какой лучше не спрашивайте – не помню.

   Но в мои планы вмешалась все та же армия. Меня пригласили на свидание. В военкомат. Повесткой, разумеется.  Пузатый военком, полным невыносимой муки взглядом, обозрел нашу кривую шеренгу и объявил, с чувством полной безнадежности в голосе и полным неверием в успех предприятия, что нас, мартышек бесхвостых, армия решила осчастливить и отправить на курсы водителей грузовиков. Что бы мы, бабуины безголовые, пошли отдавать долг Родине уже подготовленными, кхм, специалистами. Если такое чудо, вообще возможно.   

  Это сейчас я понимаю его пессимизм – быть водителем, после трехтрехмесячных курсов без всякого опыта и считаться «подготовленным специалистом»… Для этого нужно точно быть больным на всю голову. Но, видимо, быть больным на всю голову было достаточно распространенным явлением среди тех, кто принимал решения в советской армии и мы отправились в соседний поселок - на учебу.

  Учились мы весело. Я уже рассказывал, как мы курицу варили. 

    Год был 77. Все еще цвело и пахло. Пылью и тленом, в основном. Все казалось стабильным на века. Единственное, что раз в год вызывало общественный интерес, статья о снижении цен на товары общественного потребления. Снижали-снижали! На балоньевые плащи, к примеру. Ведь уже прошло десять лет с тех пор, как они вышли из моды. Правда, для возмещения ущерба от этого, дорожали предметы роскоши - изделия из золота всякие разные, ну и личные автомобили. Надо же было как-то обеспечить возможность купить балоньевый плащ трудяге с завода, да? Вот пусть за это стиляги и платят. Дармоеды!  Дорогой Л.И. Брежнев, все еще показывался на людях, да.  И даже  произносил многокилометровые речи лихо управляясь своей челюстью на резиночках,  лично.  

   Учеба доставляла конкретно. Кроме предметов вполне естественных для автошколы:  устройства а/м, правил и т.д. и т.п. у нас был еще один предмет, обязательный в те достославные времена:  полит-там-чего-то. Забыл, чего конкретно, но ключевым словом было «Полит.»

  Вел занятия алкаш-кгбшник. Ну, то есть бывший, кгбшник. Судя по всему, он исхитрился и там, в органах,  достать всех своим перманентным состоянием «слегка датый». Пребывал он в таком виде круглосуточно. По крайней мере, другим его уже много лет(по рассказам очевидцев) никто не видел.

    Занятия его были на около автомобильные темы. Политика + автомобилизация всей страны. 

    На одном из занятий его что-то стукнуло. Может принял лишнего, а может и наоборот, но вдруг он неожиданно, похоже и для самого себя,  оторвался от мятой тетрадки, по которой бубнил свои «лекции», и обвел нас мутноватым взглядом.

     -А ну, кто из вас может вспомнить, что говорил В.И. Ленин, по поводу автомобилизации страны?

    Я от неожиданности не успел зажать себе рот, и оттуда понеслось скороговоркой совершенно естественное, – Автомобиль не роскошь, а средство передвижения!

    Кгбэшник напрягся, а  я, осознав всю глубину своего идиотизма, взмолился: "Господи! Сделай так, что он не читал и не видел! Ну, чего тебе стоит…"  Видимо, для Бога это было совсем уж элементарно.  Кгбэшник пожевал губами, попутешествовал глазами по потолку, но так и не найдя никакой подсказки, шумно вздохнул, заставив рефлекторно отклониться сидевших за первой партой, и  промямлил,  – "Да. Но! Нужно учесть, что он имел ввиду общественный транспорт"

    После чего он снова прильнул к спасительной тетрадки и забубнил дальше.

    Все тогда обошлось. Но вот держать рот закрытым и не выпаливать первое, что мне кажется остроумным или могущим развлечь меня и окружающих я не научился и до сих пор.

Сад

     Солнечные зайчики играли в салочки в густой шевелюре старого сливового дерева. Зайчики мелькали, уворачиваясь от легкого ветерка, лениво шевелившего листву.  Огромная желтая слива, висела совсем низко.  Так, что я, встав на цыпочки, смог бы, наверное, дотянуться до неё.  Солнечный луч, продравшись сквозь все преграды, с размаху влепился  в манивший меня плод.  Слива осветилась таинственным светом, как китайский бумажный фонарик со свечкой внутри, стоявший на комоде у бабушки. Фонарик мне трогать не разрешали, опасаясь, что я его сломаю.  Бабушка иногда зажигала вечером свечку и красный дракон устремлялся к солнцу,  висевшему над ажурными пагодами.  На сливе пагод не было. Дракона - тоже. И я решил, что сливу можно будет сорвать, только вот... 

 - Ну что ты застрял? -  Светка  нетерпеливо сорвала  сливу и сунула ее мне, - Скорее, пока нас искать не начали.

- Я первый прыгаю? -уточнил я на всякий случай, гордый доверенным мне правом первопроходца.

- Конечно, - подтвердила старшая из сестер - Танька, волочившая за собой огромный складной зонт,  - Ты же самый легкий из нас.

    Дом – наша цель, стоял посреди старого сада  манившего нас своими тайнами ужа давно. Но раньше  в доме жила старуха. Страшная Баба Яга, пугавшая нас до смерти уже одним своим видом.  Мы  наблюдали за жизнью в саду сквозь щели в заборе, домысливая скрытое от наших взглядов, непролазными зарослями крыжовника, росшими вдоль забора. 

    Но теперь дом стоял покинутым: старуха совершенно неожиданно исчезла. "Ухала к детям," - говорила всезнающая Танька, подслушав разговоры взрослых, -  а на этом месте будут строить дом.  "Пятиэтажный!"- рассказывала Танька, - "Как в Центре"

   Строители не очень торопились, зато торопились мы.  Нам предстояло удивительное путешествие в таинственный сад, полный тайн и чудес. Ну и, конечно же созревших смородины и крыжовника,  сливы и вишни.  Яблоки, которые, почему-то никто не собирал, хотя лето уже катилось к закату, были отданы в откуп червякам с удовольствием проверчивавшим в них дырки. А уж что росло в глубине сада не знал никто. 

    Сейчас же  у нас была совсем другая цель: девчонки, совершив налет на опустевший сад, нашли за старым домом  совершенно целый, огромный, черный зонт.  Зонт раскрывался с глухим хлопком - "Как парашют!" - сказал а Светка, -  "Я в кино видела. В клубе." 

  

    И мы решили проверить – удастся ли нам спрыгнуть с ним с крыши дома, как это рассказывалось в какой-то книжке, которую нам читали во дворе старшие девочки, гордящиеся умением громко читать не запинаясь на каждой букве. Там, в книжке, еще была картинка, на которой, кто-то летел в небе, держа в одной рукой зонт, а в другой огромный портфель.

    Я стоял в чердачном окне заброшенного дома  и смотрел на сад, завороженный бесконечностью.  Сад уходил далеко-далеко.  И уже там, вдали, сливался с тайгой. Той самой, что начиналась у нас, возле нашего дома, сразу за палисадником.  Отец Таньки и Светки, брал ружье и перешагнув низкий заборчик уходил охотится. Мы слышали далекие выстрелы, а потом дядя Коля приносил мясо подстреленного им изюбря или кабана. А то и медвежатину. Медведей, как и изюбров, в наших местах водилось много. 

    Светка, громко сопя от натуги, оттаскивала  в сторону от места моего предполагаемого приземления старые, полусгнившие  досочки, валявшиеся возле стены. Кто-то вышиб их, забравшись внутрь дома сквозь заколоченные окна.  

     Танька протянула мне раскрытый зонт.  

     – Ты только держись покрепче.- И, подумав, добавила сморщив лоб,  - Двумя руками!

   Я взял зонт и шагнул к самому краю, Светка, смотрящая на меня снизу была странно маленькая и я поколебавшись сделал шаг назад.

- Я боюсь,- признался я.

- Не бойся, - сказала Танька, - тут и не высоко вовсе.

   Крепко вцепившись в зонт и зажмурившись я шагнул из окна.

   Полет,  отчего-то,  оказался очень коротким.  Я-то думал, что буду лететь долго-долго.  Так, что успею устать держаться за зонтик.  Вот чего я боялся на самом деле.  Не высоты совсем.

   Приземлился я на пятую точку, довольно сильно ударившись. Из глаз даже полились слезы. Совсем немного.  Танька и  Светкой с перепуганными лицами кинулись меня утешать. 

  

  Я согласился угомониться и мы,  после короткого совещания, решили вернуться во двор нашего дома. А прыжок повторить уже завтра. "Чур, я!" -  Сказала Танька, хотя никто и не возражал. 

     Назад мы шли молча. Танька со Светкой впереди, а я брел сзади.  Потирая одной рукой отшибленную задницу, а в другой  держал  главный трофей – огромную, полупрозрачную сливу, которую я уже успел куснуть разок, измазавшись ароматным соком.  Завтра. Все будет завтра!  У нас будет поход в неизведанный мир, в котором, в отличии от тайги, не живут тигры и медведи которых надо опасаться.  Как и зеков, сбежавших с урановых рудников и которым, чтобы выжить,  нужна  кровь маленьких детей. Хотя, возможно, там и живет дракон, дожидающийся солнца, чтобы схватить его половчей. Там наверняка есть кишмишь, за которым не надо идти далеко в распадок.  Там растет виноград.  Не дикий, кислючий, нет.  Домашний, в котором совсем немного косточек.  И обязательно там есть секретики, которые старая Баба Яга устроила когда-то, и забыла, где они, потому, что старая очень.  Но мы их обязательно отыщем! Завтра. Все будет завтра...  

    На следующее утро я проснулся от рева огромного бульдозера, раскорчевывающего то, что осталось от нашего, неожиданно маленького, без деревьев,  сада. 

Жизнь

    Холодина, блин, жуткая. Температура, морозно выдохнув, нырнула  ниже минус тридцати, в явном намерении добраться, если не до самого дна, то уж до сорока - точно. Мы сидим в зале ожидания железнодорожного вокзала. Тут потеплее. Выше ноля, кажется. Зал полупустой, народ ждет поезда, который останавливается ровно на две минуты, на этой забытой Богом, но, почему-то, все еще населенной людьми станции, маленького шахтерского городка. Жутко хочется курить, но выползать наружу не хочется совсем. Там, мало того, что мороз, так еще и ветер.  Да такой, что мою, вроде бы, совсем надежную одежку прошибает насквозь, сразу добираясь до самых костей, да так, что потом процесс отогревания в едва теплом вокзале сопровождается дробным стуком зубов...  Нет, пожалуй, уже ничего не охота. Да, ничего.  Скорей бы поезд и теплый вагон. Даже дети притихли, что уж совсем редкость.

   Двери ведущие на перрон открываются и в зал вваливаются автоматчики. В овчинных тулупах до пола  и с автоматами наперевес. Они привычно образуют коридор ведущий от дверей на перрон до дверей, ведущих на привокзальную площадь. Тишина в зале , и без того не шумном, становится абсолютной. Все ждут замерев, что же произойдет дальше, вглядываясь в темноту за распахнутыми дверьми и вслушиваясь в шорохи и редкие звуки ночной жизни станции. 

   Они вошли в зал как-то все разом, в клубах белого морозного воздуха. Четверо конвоиров и заключенный между ними. Конвоиры -  рослые ребята в тулупах до пят и с красными лицами, ошпаренными морозным ветром. Между ними шел он.  В полосатой, тонкой робе и такой же шапочке на голове.  Я тогда единственный раз в жизни видел заключенного в полосатой, знакомой, разве, что по картинкам в книжках, каторжной робе. Руки и ноги его были закованы и он семенил, смешно перебирая ногами, обутыми в тряпичные тапочки. Лицо его было серым и не выражало никаких эмоций – просто сильно усталый человек бредет куда-то, не очень торопясь. Голова его едва доставала до плеч конвоиров. Телосложением он был,как говорится – соплей перешибить можно. 

  “убийцу ведут” - выдохнул кто-то. В полной тишине, не обращая внимание ни на кого, печальная процессия прошла через зал и исчезла в морозной тьме привокзальной площади. Автоматчики, дождавшись прохода, исчезли тоже. 

    Поезд пришел по расписанию и мы забрались в теплый вагон пить свой дежурный чай, неизвестного происхождения,  но, хотя бы, горячий!

    Я еще долго ворочался на верхней полке, не в состоянии уснуть, вспоминая равнодушное лицо “убийцы”. Потом в памяти всплыл другой духарик, похожий на этого, как две капли воды – такое же телосложение, такое же выражение лица...

   Когда я отдыхал в доме скорби я находился в санаторном отделении в котором даже решеток на окнах не было(помните - “наши болезни – ваше здоровье”?). Рамы в окнах были забраны деревянным, частым переплетом довольно толстыми брусками.

   Было начало сентября.  Совершенно фантастическое утро.  За окнами осень.  Золотая. Яркое, но уже не сильно греющее, солнышко лениво касалось слегка пожухшей травы, слегка подмерзших лужиц – память о вчерашней непогоде, деревьев, не успевших скинуть листву, но готовых начать это делать с минуты на минуту... 

    Я стоял возле двери в отделение, ожидая когда сестричка придет и выпустит меня на выходные домой. Она пробежала сказав, притормозив на секундочку:  “Подожди пару минут, ладно?  В соседнем отделении ремонт и нам острого больного подкинули, сейчас ему успокоительного введем и я тебя выпущу”.

  Я скучал  в коридорчике со старым портфелем под крокодилью кожу. В портфеле  была дочитанная на двадцатый раз свежевышедшая тогда  "За миллиард лет до конца света"  и грязные тряпки, которые я намеревался постирать.  Я с тоской наблюдал, как палате напротив привязывали маленького щупленького человечка к кровати.

  “Ну все, на этот автобус я уже опоздал,” - Злюсь я глядя как два дюжих санитара, вызванных из пятого – буйного отделения, примотав руки и ноги бедолаги к кровати жгутами из вафельных полотенец, держат его за туловище, прижимая к казенной койке.

   “Что за фигня? ”- Изумляюсь я - ” Эти полотенца трактором не разорвать.  Что им делать нечего, что ли?” Сестричка со шприцем в руках склоняется над пациентом.

    И тут, прямо, как у Стругацких - “фотография кончилась и началось кино!”

    Я просто ничего не успел понять. 

    Р-раз! - Грохот, звон разбитого стекла - и все бегут в разные стороны. 

   Два! - сестричка, на бегу -” Бросай портфель в соседнем отделении дверь открыта, беги туда ловить!

   Три!- швыряю портфель и тоже бегу, как все,  пытаясь сообразить - кого ловить? куда бежать?

   Выбежав, но не торопясь, что бы не попасть впросак, так как все еще не понимаю что произошло.  На встречу нам из близлежащего леска, по асфальтовой дорожке громилы-санитары ведут совершенно невырывающегося духарика в семейных трусах до колена и фиолетовой майке. Запыхавшаяся сестричка, идет  рядом, поглаживая его по руке:

  - Ну, что же ты, миленький, я же только успокоительное хотела поставить...

  - Я... Испугался, - бормочет  мужичонка с  неподвижными глазами на сером ничего не выражающем лице, - я думал вы меня убить хотите.

  

    Из жуткого пореза на ноге у него льется  кровь, но он не обращает  на это никакого внимания: 

   "думал - убить хотите”, повторяет  он снова и снова равнодушным голосом

   Я лежал на верхней полке в купе плацкартного вагона. Внизу сопели угомонившиеся дети.  Что-то бормотала во сне жена. Глядя в темень за окном, я считал редкие фонари, настырно  выпрыгивающие из темноты.  Двадцать, двадцать один,..., сто пять.... Сколько их еще у меня? 

    Круиз длился почти месяц. Сначала наш теплоход завернул на Сахалин, в порт Корсаков. Там  мы нагулялись  всласть по олимпийским сооружениям и, заодно,  наелись корейских паровых пирожков. Надо сказать, я единственный из всей группы уговорил целый пирожок. Большая часть моих сотоварищей по путешествию багровела лицом, рыдала глазами и полыхало огнем изо рта,  от одного кусочка этого счастья.
 
 Лихо перемахнув курильские острова, теплоход оказался в Петропавловске Камчатском, где была Паратунка, теплоход Советский Союз и кладбище на сопке, с похороненными там англичанами и разными другими французами.
 
    Потом, мелкими шажками ночных переходов, теплоход "Хабаровск"  спустился по ступенькам Курил обратно к Владику, проскользнув между Хоккайдо и Хонсю, слегка оцарапав борта о их берега. 

     Они терялись везде, эта наглая парочка. При каждой высадке на берег, при каждой экскурсии в какой-нибудь там, очередной музей, по которым нас неумолимо таскали - уплачено. Да и, знай и умей свой край, мать твою!  

 
    Терялись везде.  Где только можно было.  Где нельзя - тоже. 

    Их ничего не смущало.  Просто, они видели только друг друга, а окружающие, явно воспринимались ими как докучливый фон.

     Оказаться с ними в одной группе было сущим наказанием. Потому что, это неизбежно вело к тому, что группа будет последней грузится на плашкоут, для отправки обратно на судно. 

   Они были совсем старыми.  Им явно было уже за тридцать и я, наблюдая за ними, ходящими везде, взявшись за ручки, ну прямо как детсадовские, честное слово, все пытался понять - откуда у этих двоих такое пренебрежение к мнению окружающих?   

   Все мое тогдашнее уже взрослое, четырнадцатилетнее существо, выросшее в удушливой атмосфере советского пуританства,  протестовало против такой публичности чувств.

  В один прекрасный день случилось то, чего никак  не могло не случится – они потерялись. Совсем.

   Теплоход стоял на рейде одного из курильских острова. Какого? это не важно для моего рассказа. Пусть будет Итуруп. Или Кунашир?  Час шел за часом, а известий о пропавших не было.  Я, по своему обыкновению, ошивался не там, где разрешено пассажирам, а там, где интересно.

   “...они мне оплатят по тарифу за каждую минуту простоя - шестьсот рублей за час” - орал, явно расстроенный капитан, который до этого момента, за все плавание ни разу даже голос не повысил. - “Еще час ждем а потом снимаемся с якоря. У меня штормовое предупреждение и я не собираюсь шторм на рейде встречать !”. 

   Разойдясь,   капитан  начал (или продолжил – не знаю) орать на директора круиза, тоже багрового лицом.  Я же счел за благо удалиться, пока меня не застукали и не накостыляли по шее за все мои прегрешения разом.

   Море в тот день было на удивление спокойным. Таким гладким, как стекло, я его видел, пожалуй, первый и последний раз за весь круиз. Плашкоут, который пер к теплоходу трудяга-буксир, казался еще огромнее, чем не самом деле. Видимо,  от того, что на нем стояли только два человека, держащихся за руки.

    Встреча была торжественной! Сам капитан стоял у трапа с перекошенным от злости лицом. На трап парочка ступила одновременно и не торопясь поднялась на борт. Я ждал всего, чего угодно – от рукоприкладства до команды “вышвырнуть за борт наглецов!”, но только не того, что произошло. Когда они приблизились, изрыгавший огонь капитан  посмотрел им в глаза и... Вдруг махнув рукой, повернулся и пошел к себе. Оставив жаждущего крови начальника круиза с открытым от изумления ртом...

   Лицо его утратило всю злость.  И мне даже показалось,  что я заметил легкую улыбку,  но тут я не ручаюсь, какая может быть улыбка на лице старого морского волка? 

  Он смотрел только на Нее и улыбался. Она же обвела окруживший их “комитет по встрече” спокойным взглядом и улыбнувшись сказала - “Мы в кино были. Извините”.  

   Ничего извиняющегося в ее интонации не было. Улыбка, хоть и была направлена ко всем нам, но предназначалась только Ему.  И никто на нее не посягнул. Они молча спустились к себе в каюту. 

  А потом был шторм, который избавил меня навсегда от желания стать старым морским волком, а заодно я утратил, так огорчавшую меня до тех пор способность укачиваться даже от одного вида моря на картинке.  

   А  потом был день Нептуна, на котором веселые черти-машинисты мазали увазюканными солидолом кистями всех желающих и не очень, перед тем, как швырнуть в бассейн полный морской воды, сооруженный на палубе специально к этому случаю. Особо досталось девчонкам-стюардессам, которым мстительные черти задирали юбки и ставили на задницы здоровенную печать сажей, и запихивали под улюлюкание команды в воду. 

   А  потом мы вернулись во Владик, но я и так больше не видал.  По моему, они просто не выходили из своей каюты до самого конца круиза. 

   Я сам уже давно перемахнул возраст и тех “пожилых” влюбленных и того сорокалетнего, кажется,  старика – капитана.  Публичность выражения своих чувств у меня теперь, скорее, вызывает легкую улыбку, но время от времени в памяти всплывает гладкое, как стекло море, деловито пыхтящий буксир, толкающий плашкоут, на палубе которого в легкой дымке стоят две, едва различимые, фигурки по детсадовски держащиеся за руки. 

Между первой и второй промежуток небольшой...

    Второй раз меня похоронили  через полгода после первого случая моей безвременной кончины.

    Жили мы  тогда в очень примечательном районе губернского города Т.   Аборигенами район назывался “Песочка”. По названию улицы, носящей поэтичное название - “Песочная” .  Почему поэтичное? Да я уже говорил и не раз, что в поэзии я, как свинья в апельсинах.  Вот и объясняю непонятное мне через непонятное мне же, из того, что  под руку подвернулось. Да к тому же, так принято говорить, когда ни черта не ясно,  кому и с какого бодуна взбрело в голову  поименовать несчастную улицу таким дурацким названием.  Хотя, может, просто, количество “Коммунистических” и иже с ним превысило все мыслимые нормы. Не знаю, а врать не хочу, хотя в таких случаях это и не вранье вовсе, а художественный вымысел. Так  мне сказали. Но,  все равно, злоупотреблять доверием  читающих негоже, а то и эти, последние, разбредутся куда попало ищи-свищи...

    Застроена “Песочка” была  деревянными жилыми строениями, в основном, дореволюционными. Ну, и населенная, черт знает кем, заселенная. Мною, к примеру...

    В один  прекрасный день наш почтальон, пожилой мужик лет сорока, со внешностью настоящего интеллигента уже пропившего все, кроме костюма с единственным галстухом красноватого оттенка, в которым он щеголял круглый год,  приволок письмо от родителей, в котором сообщалось, что:

   а) Они выходят на пенсию и уезжают на дальний запад,  в город,  с несколько неожиданным именем  - Жодино.

   б) Что всю нашу, нихилую, надо сказать, библиотеку с собой не потащат, а разделив ее пополам, путем немудреной лотереи, перешлют нам. То  есть, одну  половину мне – разбойнику с большой компьютерной дороги, а вторую моему  младшему брату -  врачу-вредителю.

   Лотерея было проведена, списки - “что - досталось - кому”, были получены, осталось дождаться приезда книг, которые были высланы по железной дороге в контейнере.

   Пять тысяч километров – это вам не баран чихнул, но после трех с лишним месяцев ожидания я начал проявлять , на мой взгляд, вполне объяснимое беспокойство, ведь представить, что мои книжки пешком бредут ко мне, под солнцем и дождем, страдая от холода, жары,  голода,  я не мог при всем своем буйном воображении.  И я начал домогаться до разбойников с большой железной дороги.

    Мой телефонный звонок, а говорил я робким, застенчивым до раздражительного голоса 

   – А нельзя ли бы было прояснить .... -  был воспринят с сильным раздражением.
  - Ты кто? А фамилиё твоё?  Да, пришел.  Если он тебе так уж нужен – приходи и забирай. 

   Трубка брошена. После трех дополнительных звонков я выяснил местонахождение недоброй  конторы и отправился туда, в самом замечательном расположении духа - книжки приехали!!!

    Контора – вагончик уютно расположившийся посреди двора за двухметровым забором. Внутри  вагончика - перегородка с двумя окошками. Двор зарос  непроходимым, двух, а то и трех метровым бурьяном, какой я до это в жизни видал единственный раз - на Камчатке,  из которого торчали  ящики, поржавевшие контейнеры, какой-то совершенно невообразимый металлолом.

   За одним из окошек прячется  тетка, явно та самая, что хамила мне по телефону. Пожалев в очередной раз, что  я не из Воландовой свиты,  потребовал немедленно отдать принадлежащее мне!

     - Оплати в кассу трехмесячный простой контейнера и забирай. - Равнодушно заявила она мне.

    - Трехмесячный? - изумился я, - какая чертовщина  здесь  происходит?

    -  Вот, - потрясла тетка какими-то бумагами, - прибыло три месяца назад, почему ты не забрал раньше , мне без разницы, плати, - тут она назвала немыслимую для меня сумму, равную моей полугодовой зарплате, по крайней мере, - или мы распродадим твое барахло для покрытия расходов железной дороги.

     - Да не может быть, - Офигел я, - вы мне никаких извещений не присылали, откуда я мог знать!!!?

      - Что значит не присылали?  - Окрысилась тетка, - я перед твоим приходом бумаги просматривала. Вот почтовое извещение, видишь? - она потрясла бумажкой перед моим носом, - Твой адрес? Твой!  Дату видишь? Ну?  А если тебе лично в руки не вручили, то почтальон на обратной стороне пишет причину.  А отсутствие адресата дома,  для нас уважительной причиной не является! Ага вот и тут так написано - “уведомление не вручено, так как адресат умер”, понял?

     Тут лицо у нее слегка вытянулось и перестало вмещаться в окошко,   а гонору заметно поубавилось.
    - А... а  паспорт у тебя есть?

     - Вот, - сунул  я документ в окошечко, - любуйтесь.

     Тетка призвала на помощь еще кого-то и они долго сверяли мое лицо с фотографией на паспорте. Согласившись в конце концов с тем, что я по странному случаю, действительно жив,  гадючья тетка слупила с меня за простой контейнера, но, по случаю моего счастливого возвращения в царство живых, оформила простой трех тонного контейнера,  как за хранение почтовой  посылки.  Заплатил я сущие копейки и,  выслушав на дорогу пожелание долгих лет жизни, поплелся домой. Ждать привозки контейнера и обмывать мое чудесное воскрешение.

    Повспоминав немного, мы с женой пришли к выводу, что экс-интеллигент от почтового ведомства спутал меня с семидесятилетним дедом, жившим выше по улице через два дома от нас и скончавшегося как раз в ту пору.

    До сих пор меня огорчает осознание собственной серости. Ведь получается, что меня путали с  людьми столь не похожими на меня, что просто обалдеть! Явно я себе не ту профессию выбрал. Надо было мне в артисты цирка податься, как и мечтал в детстве. Хотя,  тьфу-тьфу-тьфу! Не к ночи это будь помянуть,тьфу-тьфу-тьфу! Не, уж лучше я программистом помру...